"Собачье сердце" - текст

А теперь - текст

/* Шарику плохо. Загибается. Повар гад! */

Гляньте на меня, я погибаю.

Негодяй в грязном колпаке, повар столовой Нормального питания
служащих Центрального Совета Народного Хозяйства обварил мне бок.

Какая гадина. А ещё пролетарий.
Господи, как больно. Чем я ему помешал?
Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь?
Жадная тварь. Вор с медной мордой.
Боже, как есть хочется.

/* Отличная песня о главном */

Эх, ты наша доля,
Мы вернулись с поля,
А вокруг гуляет недобитый класс.
Эх, скажи-ка, дядя,
Для народа ради
Никакая контра не уйдёт от нас.
Чу-чу-чу, стучат, стучат копыта
Чу-чу-чу, ударил пулемёт.
Белая гвардия наголову разбита,
А Красную армию никто не разобьет!
Белая гвардия наголову разбита,
А Красную армию никто не разобьет!

/* Дворники... Из всех пролетариев - самая гнусная мразь*/

Дворники...
Из всех пролетариев - самая гнусная мразь.
Человечьи очистки, самая низшая категория.

Повар попадается разный.
Например, покойный Влас с Пречистенки.
Скольким он жизнь спас.
Бывало, махнёт Влас кость,
а на ней с осьмушку мяса.

/* Били вас по заду сапогом? */

― Шарик, замёрз, бедняжка?

Машинисточка. 4 с половиной червонца. На службе с неё вычли, тухлятиной в столовой накормили. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин -
единственное утешение в жизни.

Били вас по заду сапогом?
А кирпичом по рёбрам получали?
Всё тело моё изломанное, битое. Надругались над ним люди достаточно.
"Шарик", назвала она меня. Какой я к чёрту "Шарик".
Шарик - это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрёт, сын знатных родителей. А я?
Даль моей карьеры видна мне совершенно отчётливо.
Завтра я получу воспаление лёгких, а получив его, я, граждане, подохну с голоду.
Поползу я на животе, ослабею и любой спец пришибёт меня палкой.

/* Профессор пришел */

― Да, этот тухлой солонины лопаты не станет. Что он мог покупать в дрянном магазинишке? Колбасу! Господин, отдайте её мне. В сущности, зачем вам "Особая краковская"? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме. Руки вам лизать, больше ничего не остаётся.

― Без ошейника. Вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Пойдём со мной.
― В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок.

― Здравия желаю, Филипп Филиппович.
― Здравствуй, Фёдор. Писем не было?
― Никак нет.
― Ну что ж ты сидишь, иди, не бойся.
― Э, нет, тут швейцар. Опаснее дворника. Гаже котов.
― Ну иди, иди.
― Пожалуйте.
― Филипп Филиппович, а в 3-ю квартиру жилтоварищей вселили.
― Ну?
― Так точно, целых 4 штуки.
― Боже мой, воображаю, что там делается в этой квартире. Ну и что же они?
― Да ничего-с.
― А Фёдор Павлович?
― За ширмами поехали и кирпичом. Перегородки будут ставить, Филипп Филиппович.
― Что делается, ай-яй-яй. Ну, иди за мной.

/* Где ж вы такого взяли, Филипп Филиппович? До чего ж паршивый */

― Где ж вы такого взяли, Филипп Филиппович? До чего ж паршивый.
― Ну что ты говоришь. Какой паршивый?
― Это не парша. Это ожог. Это какой же негодяй тебя обварил? Сейчас же его в смотровую, а мне халат.
― Пойдём со мной. Пойдём. Сюда, сюда, пойдём.
― Эх, я не знаю, Филипп Филиппович!
― Доктор Борменталь, эфир!
― Доктор Борменталь!
― Куда ж ты?
― Зина, держи его за шиворот, мерзавца!
― Опять электричества нет.
― Сейчас.
― Осторожно, доктор.

/* Осмотр прошел успешно. Шарик будет жить. Хотя и станет другим, совсем другим */

― От Севильи до Гренады, В тихом сумраке ночей... Ну ладно, опомнился и лежи, болван.
― Стало быть, это я его кусанул. Моя работа. Ну, будут драть.

- Как это вам, Филипп Филиппович, удалось подманить такого нервного пса?
― Лаской, лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом.
Террором ничего поделать нельзя. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они думают, что террор им поможет. Нет, нет, не поможет. Какой бы он ни был - белый, красный, даже коричневый.

― Зина, я купил этому прохвосту краковской колбасы. Потрудись накормить его, когда его перестанет тошнить.
― Краковской? Краковскую я лучше сама съем.
― Только попробуй, я тебе съем. Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребёнок, тащишь в рот всякую гадость. Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться когда у тебя живот схватит.

Прием у профессора Преображенского

/* Прекрасный результат, прекрасный */

― Ну, пришёл в себя? Пойдём принимать больных.
― Молчать.
― Прежний.
― Здравствуйте, профессор.
― Как сон?
― Мы одни, профессор? Это неописуемо. "Пароль д'оннер" - 25 лет ничего подобного. Верите или нет каждую ночь - обнажённые девушки, стаями.
― Снимайте штаны.
― Эх, профессор, если бы вы открыли...
― Не сразу, дорогой мой, не сразу. Вы, однако, смотрите, не злоупотребляйте.
― Я не злоупотребляю. Я, дорогой профессор, только в виде опыта.
― Ну и каковы результаты?
― О! 25 лет, клянусь Богом, ничего подобного. Последний раз в 1899 году в Париже на рю- де-ла-Пэ.

― Ну что ж, прелестно. Всё в полном порядке. Я, признаться, не ожидал такого результата. Много крови, много песен Для прелестных милых дам...
― Я же той, что всех прелестней...
― Раз, два, три.
― 2 недели можете не показываться.
― Благодарю вас.

/* О, профессор... Если бы вы знали, профессор, клянусь, какая у меня драма */

― Годы показаны неправильно. Вероятно, 54-55. Тоны сердца глуховаты.
― Прошу вас.
― Здравствуйте, профессор.
― Сколько вам лет, сударыня?
― О, профессор... Если бы вы знали, профессор, клянусь, какая у меня драма.
― Лет, я вам говорю, сколько?
― Честное слово... Ну, 45.
― Сударыня, меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста, вы же не одна.
― Я вам как одному, как светиле науки.
― Сколько вам лет, сударыня?
― Это просто ужасно. 51.
― Снимайте штаны. Прошу.
― Это такая драма, профессор. Это так ужа-сно.
― Я просто не знаю, что мне делать. Помогите, профессор.

/* Похабная квартирка. Но до чего хорошо */

― Похабная квартирка. Но до чего хорошо. А на какого чёрта я ему понадобился?
Неужели же жить оставит? Вот чудак. Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что ахнуть.
А может, я красивый? Видно, моё счастье. А сову эту мы разъясним.

― Одевайтесь.
― Клянусь, профессор, этот Мориц... Это моя единственная страсть. Он карточный шулер. Его знает вся Москва.
Он не может пропустить ни одной гнусной модистки! Ведь он так дьявольски молод!
― Я вам, сударыня, вставлю яичники обезьяны.
― Как? Неужели, профессор, обезьяны?
― Да.
― А когда же операция?
― От Севильи до Гренады В тихом сумраке ночей... В понедельник. Ляжете в клинику утром, мой ассистент приготовит вас.

― Нет, я не хочу в клинику. А нельзя ли у вас, профессор?
― Нельзя. Видите ли, я у себя делаю операцию лишь в крайних случаях. Это слишком дорого стоит. 50 червонцев.
― Я согласна.
― Договорились.
― До свидания, профессор.

/* Первое явление Швондера */

― Посторонние в доме есть?
― Нет.
― А где профессор?
― Там.
― Вы ко мне?
― Спокойно, товарищ.

Швондер с товарищами хотят экспроприировать комнату

― Мы к вам, профессор, и вот по какому делу.
― Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь.
А во-вторых, вы наследите мне на коврах. А все ковры у меня персидские.
― Во-первых, мы не господа.
― Во-первых, вы мужчина или женщина?
― Какая разница, товарищ? Я женщина.
― В таком случае, вы можете остаться в кепке.
― А вас, милостивый государь, попрошу сняты ваш головной убор.
― Я вам не милостивый государь.

― Мы к вам, профессор, и вот по какому делу.
― Кто это мы?
― Мы - новое домоуправление нашего дома. Я - Швондер, она - Вяземская. Товарищ Пеструхин и товарищ Жаровкин.
― Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
― Нас.
― Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением?
― Вы издеваетесь, профессор?
― Да какое там из... Да, ну и по какому делу вы пришли ко мне? Говорите скорее, мне пора обедать.

― Вопрос стоял об уплотнении.
― А вам известно, что постановлением от 12.04.24-го я освобождён от какого-либо уплотнения?
― Известно. Но общее собрание жильцов нашего дома, рассмотрев ваш вопрос
― пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь.
― Совершенно чрезмерную.
― Вы один живёте в 7-ми комнатах.
― Живу и работаю в 7-ми комнатах.
― И желал бы иметь 8-ю! Она мне необходима под библиотеку.
― 8-ю? Вот здорово.
― Это неописуемо.

― Извините, профессор, но общее собрание жильцов нашего дома просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины отказаться от столовой.
― Столовых нет ни у кого в Москве.
― Даже у Айседоры Дункан.
― А также и смотровой. Кстати, смотровую можно соединить с кабинетом.
― Вполне.
― Правильно, товарищи?

― И где же я должен принимать пищу?
― В спальне.
― Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я не Айседора Дункан. Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной. Передайте это общему собранию. А мне предоставьте возможность принимать пищу там, где её принимают все нормальные люди.
А не в передней и не в детской!

― Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия мы подадим жалобу в высшие инстанции.

/* Звонок другу. Вернее, пациенту. Петру Александровичу */

― Одну минуточку. Я вас прошу подождать. Петра Александровича, пожалуйста. Профессор Преображенский.

― Пётр Александрович? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Пётр Александрович, ваша операция отменяется. Равно, как и все другие операции.
Я прекращаю работу в Москве и вообще в России. Сейчас ко мне вошли четверо. Среди них одна женщина, переодетая мужчиной двое мужчин, вооружённых револьверами. И терроризировали меня!

― Позвольте, профессор...
― В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать.
― Поэтому я прекращаю свою деятельность, закрываю свою квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру. Пусть он оперирует.

― Но только одно условие. Как угодно, что угодно, когда угодно - но чтобы это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер
ни кто-либо другой не мог даже подойти к двери моей квартиры! Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая! Броня! Чтобы моё имя даже не упоминалось! Я для них умер.

/* Это какой-то позор */

― Передайте трубку Швондеру.
― Будьте любезны, сейчас с вами будут говорить.
― Да, я слушаю. Председатель домкома Швондер. Так. Так мы же действовали по правилам... Так. У профессора и так исключительное положение. Мы знаем о его работах. Целых 5 комнат хотели оставить...

― Это какой-то позор.

/* Давайте прекратим эту бесполезную дискуссию. Дискуссии не будет */

― Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу...
― Виноват, вы сию минуту хотите открыть дискуссию?
― Я понимаю вашу иронию, профессор.
Мы сейчас уйдём, но я как заведующий культотделом нашего дома...
― Заведующая.
― Заведующая.

...Предлагаю вам взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
― Нет, не возьму.
― Но почему вы отказываетесь?
― Не хочу.
― Вы не сочувствуете детям Германии?
― Сочувствую.
― А, полтинника жалко?
― Нет.
― Так почему же?
― Не хочу.
― Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом вас следовало бы арестовать.
― За что?
― А вы не любите пролетариат.
― Да, я не люблю пролетариат. Зина, подавай, голубушка, обед. Вы позволите, господа?

Профессор Пребраженский и доктор Борменталь обедают

/* Обед. Не читайте советских газет! */

― Доктор Борменталь, оставьте икру в покое, умоляю вас. И послушайте моего доброго совета, налейте не английской а обыкновенной русской водки.
― Ново-благословенная?
― Бог с вами, голубчик. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.

― Не скажите, Филипп Филиппович все утверждают, что новая очень приличная, 30 градусов.
― А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых. А во-вторых, Бог знает, чего они туда плеснули.

― Вы можете сказать, что им придёт в голову?
― Всё что угодно.
― И я того же мнения.

― А теперь, Иван Арнольдович, мгновенно вот эту штучку. Если вы мне скажете, это плохо, вы мой кровный враг на всю жизнь. Это плохо? Плохо? Ответьте, уважаемый доктор.
― Это бесподобно.

― Ещё бы. Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок - это первая. Когда-то их великолепно приготавливали в "Славянском базаре".

― На, получай.
― Пса в столовой прикармливаете, потом его отсюда калачом не выманишь.
― Ничего, бедняга наголодался.

Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть надо уметь.
А представьте себе, что большинство людей есть вовсе не умеют.
Нужно не только знать, что есть, но и когда, как, и что при этом говорить.
― А если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет:
...не говорите за обедом о большевизме и о медицине.

― И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.
― Да ведь других нет.
― Вот никаких и не читайте. Я произвёл 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете?
Те мои пациенты, которых я заставлял читать "Правду" теряли в весе.
Мало этого, пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетённое состояние духа. Да.

Разруха - она в головах

/* Песня "Суровые годы уходят" */

Суровые годы уходят
В борьбе за свободу страны,
За ними другие приходят
Они будут тоже трудны.

― Зинуша, что это значит?
― Опять общее собрание сделали.
― Опять? Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу.
Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы потом лопнет паровое отопление и так далее.

― Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович. Они теперь резко изменились.
― Голубчик, я уж не говорю о паровом отоплении. Пусть! Раз социальная революция - не надо топить. Но я спрашиваю, почему это, когда это началось все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице?

/* Шарик слушает профессора, открыв рот */

- Вот это да.

― И почему это нужно, чтобы до сих пор ещё запирать калоши и приставлять к ним солдата, чтобы их кто-либо не стащил?

- Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать. Первоклассный деляга.

― Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд дома на Пречистенке нужно забиты досками, а ходить кругом, вокруг, через чёрный вход?
Кому это нужно? И почему это пролетарий не может снять свои грязные калоши внизу, а пачкает мрамор?

― Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош.
― Ничего похожего. На нём теперь есть калоши. И это калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли с 18-го года.
Спрашивается, кто их попёр? Я? Не может быть. Буржуй Саблин? Сахарозаводчик Полозов? Да ни в коем случае.

Это сделали как раз вот эти самые певуны. Да хоть они бы снимали их на лестнице.
Какого чёрта убрали цветы с площадок? Почему электричество, дай Бог памяти, тухло в течение 20-ти лет 2 раза, в теперешнее время аккуратно гаснет 2 раза в день?

/* А что означает эта разруха? */

― Разруха, Филипп Филиппович.
― А что означает эта ваша разруха? Старуха с клюкой?
Ведьма, которая вышибла все стёкла, потушила все лампы?
Да её вовсе не существует, доктор. Что вы подразумеваете под этим словом? А это вот что.

Когда я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну в квартире петь хором - у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна. - в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.

Значит, когда эти баритоны кричат "долой разруху!" - я смеюсь. Ей-богу, мне смешно. Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку!
И вот, когда он выбьет из себя все эти галлюцинации и займётся чисткой сараев - прямым своим делом разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя, дорогой доктор. Невозможно в одно и то же самое время подметать трамвайные пути
и устраивать судьбы каких-то иностранных оборванцев.

/* Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппович */

― Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппович.
― А, ничего опасного. Никакой контрреволюции. Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно - что под ним скрывается? Чёрт знает что.
Так вот я и говорю, никакой контрреволюции в моих словах нет.
В них здравый смысл и жизненная опытность.

― Мерси. Я вам сегодня вечером не нужен, Филипп Филиппович?
― Нет, благодарю вас. Мы сегодня ничего делать не будем. Во-первых, кролик издох. А, во-вторых, в Большом "Аида".
А я давно не слышал, помните дуэт? Ко второму акту поеду.

― Как это вы успеваете, Филипп Филиппович?
― Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.
Я за разделение труда, доктор. В Большом пусть поют, я буду оперировать.
И очень хорошо. И никаких разрух.

― Ну, скоро у тебя бок заживёт? Да, Иван Арнольдович, повнимательней последите, как только подходящая смерть тотчас со стола - в питательную жидкость и ко мне.
― Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, патологоанатомы мне обещали.
Профессор, это будет небывалый в мире эксперимент.
― Не сомневаюсь, но а пока мы уличного неврастеника понаблюдаем. Скоро ты нам понадобишься.

/* Шарик пытается понять, за что ему такое счастье... */

― Я красавец. Быть может, неизвестный собачий принц. Инкогнито.
Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.
То-то я смотрю, у меня на морде белое пятно. Откуда, спрашивается?

- От Севильи до Гренады
В белом сумраке ночей
Раздаются серенады...

― Ой, ну что ты как демон пристал? Подожди, ну она же войдёт. Ну что ты, как будто тебя омолодили!
― Нам это ни к чему! До чего ж ты огненная!
― Вон, вон! Бессовестный! Поленом сейчас, чтоб не подсматривал!

/* Как и обещал - сову эту мы разъяснили... */

― Я нарочно не убрала, Филипп Филиппович, чтобы вы полюбовались. Вы мордой потычьте в сову, чтобы он знал, как вещи портить.
― Зачем ты, свинья, сову разорвал, а? Мешала она тебе? Мешала, я тебя спрашиваю? Зачем профессора Мечникова разбил?
― Его нужно хоть раз хлыстом отодрать, а то он совсем избалуется. Вы посмотрите, что он с вашими калошами сделал, Филипп Филиппович.

/* Филипп Филиппыч - профессор и гуманист. Не хочет он никого бить */

― Не надо никого и никогда драть, запомни это раз и навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением. Мясо ему давали?
― Господи, да он весь дом обожрал. Удивляюсь, как он не лопнет.
― Ну пусть себе ест на здоровье.

― Доктор Борменталь не звонил? Убийства не было?
― Нет. Сову сегодня же отправить чучельнику. Кроме того, вот тебе 8 рублей и 16 копеек на трамвай. Съезди к Мюру и купи хороший ошейник. Ну, чем тебе профессор Мечников помешал? Хулиган.

/* Шарик теперь гуляет в ошейнике */

― Молодец. Умница. Хорошая собачка. Ну куда ты побежал? Иди скорей сюда. Куда ты побежал? Иди сюда. Иди скорей, иди.

― Ошейник - всё равно что портфель. Я вытащил самый главный собачий билет.

Зарождение нового человека

/* Наконец подходящее убийство! Клим Чугункин послужит науке */

― Ножом в сердце? Отлично. Сейчас же везите, сейчас же.
Зина! Дарью Петровну к телефону, записывать. Никого не принимать. Переодевайся, ты мне нужна.

― Убитый - Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост, беспартийный, сочувствующий.
Судился 3 раза и оправдан. Первый раз благодаря недостатку улик, второй раз спасло происхождение. Третий раз - условно каторга на 15 лет.
Кражи. Профессия - игра на балалайке по трактирам. Печень расширена - алкоголь.
Причина смерти - удар ножом в сердце в пивной "Стоп-сигнал".

/* Шарика хитростью заманивают в операционную */

― Тише, пойдём, вот, пойдём. Ну куда же ты, Шарик? Шарик. Ну пойдём, не бойся.
― Сними ошейник, только не волнуй его. Доктор, скорее эфир.
― Можно мне уйти, Филипп Филиппович?
― Можешь.

/* Профессор ругается во время операции. Это у него привычка такая... */

― Ну, доктор, на всё про всё у нас 9 с половиной минут. С Богом. Нож. Ножницы. Железы давайте. Шейте, доктор, мгновенно кожу.
― Вам нет равных в Европе, ей-богу, профессор.

― Перестаньте. Переворачивайте его. Быстрее. Трепан.
― Пульс резко падает.
― Колите.
― В сердце?
― Что Вы спрашиваете? Он уже 5 раз бы у вас умер. Колите.

― Живёт, но еле-еле.
― Хватит рассуждать: живёт, не живёт. Гипофиз давайте.

― 10 минут.
― Умер, конечно?
― Нитевидный пульс.
― Шейте.

― Зина, свежее бельё и ванну. А? Черт возьми, смотри, живой. Но всё равно издохнет. Жаль пса, хороший был, ласковый. Хотя и хитрый.

/* А Швондер заседает в домкоме. По разным вопросам... */

― Значит, Тимофеевна, вы желаете озвездить свою двойню?
― Да мне бы имена им дать.
― Ну что ж, я предлагаю такие имена: ...Баррикада, Бебелина, Пестелина...
― Нет, нет, нет. Нет. Лучше назовём их просто: Клара и Роза. В честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, товарищи.

― Промчалися красные грозы
― Победа настала кругом.
― Утрите суровые слёзы
― Пробитым в боях рукавом.

Пациент выжил. Результаты поразительные

/* Результаты поразительные */

― Знакомьтесь, коллега.
― Профессор по кафедре кожных болезней Василий Васильевич Бундарёв.
― И директор московского Ветеринарно-показательного института
― Николай Николаевич Персиков.
― Здравствуйте.
― Прошу.
― Начинайте, доктор.
― Я просто теряюсь. Ей- богу, сойти с ума.
― Начинайте, начинайте.

― 23-го декабря произведена первая в Европе операция по методу профессора Преображенского. Под хлороформенным наркозом удалены семенные железы и гипофиз собаки и вместо них пересажены железы и гипофиз, взятые от скончавшегося мужчины. Показания к операции: постановка опыта для выяснения вопроса о приживаемости гипофиза и о его влиянии на омоложение. Оперировал профессор Преображенский, ассистировал доктор Борменталь.

― Интересно. Ну и что?
― Да, и каковы результаты?

― Результаты поразительные. Обнаружено выпадение шерсти на лбу и боках туловища. Лай вместо слова "гав-гав" напоминает стон, и отдалённо похож на звуки А и Ы. Но главное - это вытягивание конечностей и замена когтей ногтями.

― Прошу. Доктор.
― Прошу, господа.
― Странно.

― Симптомы появились на 4-й день после операции. Ногти растут прямо на глазах.
― Я наблюдаю это уже 2 дня.
― Поздравляю вас, коллега. Герои Уэллса по сравнению с вами - просто вздор. А я думал, что всё это сказки.
― Что вы толкуете об Уэллсе, о мелких вещах. Коллега, вы сделали неслыханное. Переворот в медицине. Триумф!
― Я очень рад. Однако, коллеги: какой мы поставим диагноз?
― Никто такого ещё не видел. Понаблюдаем.
― Дайте ему селёдки.
― Изменение вкуса произошло вчера.

/* Слухи гуляют один краше другого. Народ резвится */

― Говорят, здесь марсиане поселились.
― Какие к чёрту марсиане. Вот, чёрным по белому от 7-го января:
"Слухи о марсианах в Обуховском переулке распущены торговцами Сухаревки, они будут строго наказаны". Понятно?
― Так чего вы здесь торчите?
― Чёрт его знает.

/* Профессор Преображенский и доктор Борменталь радуются. Абырвалг!*/

― Когда я опубликую эту работу, я отмечу, что без вас я не справился бы.
― О, это неважно. А впрочем, спасибо.
― Ловите его!
― Профессор, он встал на ноги!
― Однако, как быстро он набирает вес.
― 25 килограммов.
― Так жрёт ведь вдвое против прежнего.
― Включите фонограф.
― Это феноменально.
― Может, он есть хочет?
― Принесите, пожалуйста.
― Профессор, на наших глазах происходит чудо.
― А вы знаете, что такое "абырвалг"? Это... ГЛАВРЫБА, коллега, только наоборот. Это ГЛАВРЫБА.

― Доктор, нашатырный спирт.
― Профессор, у него отвалился хвост.

/* Митинг во славу науки. Стихи о прекрасном будущем */

― Быть может, на долгие века запомнит человечество это наследие доставшееся науке от эпохи военного коммунизма.
Пусть из этих живущих отдельной жизнью желёз будут созданы особые рабочие станки специальные фабрики по омоложению и исправлению живых людей!

― Я вот тоже Брокгауза и Эфрона читал. 2 тома прочёл.
Читаешь, читаешь, слова лёгкие. Мечеслав, Богуслав и, убей Бог, не помню, какой кто.
Книжку закроешь, всё вылетело! Помню, помню одно, Мандриан.
Какой, думаю, Мандриан? Нет там никакого Мандриана.
Там с левой стороны 2 Бронецких. Один господин Андриан, другой Мариан. А у меня Мандриан. А у меня Мандриан.

/* Филипп Филиппычу не до приема. Шарик начал развиваться не туда */

― Нет, нет, нет, приёма не будет.
― Не могу.
― Чёрт-те что, 82 звонка. Словно с ума сошли!
― Иван Арнольдович, я прошу вас.
― Извините, я корреспондент "Вечерней газеты". Извините, спасибо.

― Простите, доктор...
― Я прошу извинения, но сегодня приёма не будет.
― Профессор...
― Профессор каждому сообщит о времени приёма.
― Извините, но сегодня никак нельзя, извините, пожалуйста.

― Примус. Признание Америки. МОСКВОШВЕЯ. Примус.
Пивная. Ещё парочку. Пивная. Ещё парочку.
Пивная. Ещё парочку. Пивная. Ещё парочку.
МОСКВОШВЕЯ, МОСКВОШВЕЯ. Пивная. Ещё парочку.
Буржуи, буржуи.
Не толкайся, подлец, слезай с подножки. Я тебе покажу, твою мать!

― Перестань.

― Примус. Признание Америки.
МОСКВОШВЕЯ, МОСКВОШВЕЯ, МОСКВОШВЕЯ.
Примус. Пивная.

/* Филипп Филиппыч все понял. А Иван Арнольдович пока нет */

― Я должен признать свою ошибку. Перемена гипофиза даёт не омоложение, а полное очеловечивание.
― От этого ваше изумительное, потрясающее открытие не становится меньше.
― МОСКВОШВЕЯ. Я тебе покажу, твою мать. МОСКВОШВЕЯ.

― МОСКВОШВЕЯ... Да, да, дорогой доктор, МОСКВОШВЕЯ.
― Примус.
― Я вас прошу, Иван Арнольдович, купите ему штаны и пиджак.

/* Пресса нагнетает. Слухи множатся */

― "Удивительное явление".
"Недавно в Обуховском переулке родился ребёнок, который играет на скрипке".
"Только с помощью современных средств медицины он смог появиться на свет".
"На нашем снимке профессор Ф.Ф. Преображенский, делавший кесарёво сечение матери".
― Кесарево.
― Ну, кесарево.
― Так это ж доктор Борменталь.
― А ну.

― Истинно вам говорю, 4-го мая 1925 года Земля налетит на небесную ось.
― Это точно говорю. Точно.
― Господи.

/* Шарик говорит, но лучше б молчал. Сочувствуем Филипп Филиппычу */

― Держите его.
― Я тебя.
― Надевайте штаны.
― Сейчас.
― В очередь, сукины дети, в очередь!
― Дайте ему селёдку.
― В очередь! Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку.
― Не плюй на пол.
― Отлезь, гнида.
― Если ты позволишь ещё раз обругать меня или доктора - тебе влетит.

― Он понимает, Филипп Филиппович, он понимает. С каждым днём в нём просыпается сознание. Профессор, Шарик разовьется в чрезвычайно высокую психическую личность.
― Вы думаете?
― Что с вами, Филипп Филиппович?
― Такой кабак мы с вами наделали с этим гипофизом, что прямо хоть из квартиры беги. Я вас очень попрошу, дорогой Иван Арнольдович, переезжайте ко мне на время, а то я с ним не справлюсь.

― Пошли, товарищи.
― Изумительный опыт профессора Преображенского раскрыл одну из тайн человеческого мозга.
Отныне загадочная функция гипофиза разъяснена! Она определяет человеческий облик.
Новая область открывается науке: без реторты Фауста создан гомункул.
Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу.

Заседание Научного сообщества. Бенефис нового человека

― Профессор Преображенский - вы творец!
― По строению тела - человек совершенный, вес 3 пуда. Рост маленький. Ест человеческую пищу, начал курить.
Играет на музыкальных инструментах. Прошу вас.

/* Тут идет блистательное соло на балалайке */

― Филипп Филиппович, может, достаточно?
― Эх, говори Москва, разговаривай Рассея!

/* Эх, Яблочко! */

Эх, яблочко, ты моё спелое
А вот барышня идёт, кожа белая.
Кожа белая, а шуба ценная
Если дашь чего - будешь целая.

Эх, яблочко, да с голубикою
Подходи, буржуй, глазик выколю.
Глазик выколю, другой останется
Чтоб видал, говно, кому кланяться.

/* Профессор Преображенский падает в обморок. Ему нехорошо */

― Филипп Филиппович, что с вами?
― Филипп Филиппович! Профессор!
― Несчастье-то какое.
― Пульс, пульс проверьте. Нашатырный спирт.
― Откройте окна, откройте окна!

― Он ещё танцует?
― Танцует.

― "Никаких сомнений нет в том, что это его незаконнорожденный (как выражались в гнилом буржуазном обществе) сын".
"Вот как развлекается наша псевдоучёная буржуазия". "7 комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом.
Швондер"

Шарик начал развиваться в новую личность

― Чёрт знает что такое.

Светит месяц, светит ясный...

― Светит... Чёрт, пристала эта мелодия.
Зина, скажи ему, что уже 5 часов. Чтоб прекратил. Да. И позови его сюда, пожалуйста.

/* Разговор профессора Преображенского с Шариковым. Не сметь называть Зину Зинкой! */

― Я, кажется, 2 раза уже просил не спать на полатях в кухне. Тем более днём.
― Воздух в кухне приятнее.
― Что это за гадость? Я говорю о галстуке.
― Чем же "гадость"? Шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.

― Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха?
― Чего я, хуже людей? Пойдите на Кузнецкий - все в лаковых.
― Спаньё на полатях отменяется. Понятно? Там женщины.
― Ну уж и женщины. Подумаешь, барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши. Это всё Зинка ябедничает.

― Не сметь Зину называть Зинкой! Понятно? Понятно, я спрашиваю?
― Понятно.
― Значит так. Окурки не бросать, не плевать, с писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте её подкарауливаете. Кто сказал пациенту: ..."Пёс его знает?" Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?

/Утесняете, папаша! Какой я вам папаша? /

― Что-то вы меня больно утесняете, папаша.
― Что?! Какой я вам папаша! Что это за фамильярность? Называйте меня по имени-отчеству.

― Да что вы всё: то не плевать, то не кури, туда не ходи. Чисто, как в трамвае. Чего вы мне жить не даёте? И насчет "папаши" - это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? Хорошенькое дело: ухватили животную, исполосовали ножиком голову... А я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить.

― Вы изволите быть недовольны, что вас превратили в человека? Может быть, вы предпочитаете снова бегать по помойкам, мерзнуть в подворотнях?
― Что вы всё попрекаете: помойка, помойка! Я, может, свой кусок хлеба добывал. А если бы я у вас помер под ножиком? Вы что на это выразите, товарищ?
― Филипп Филиппович. Я вам не товарищ!

― А, уж конечно, как же, какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы понимаем-с! Мы в университетах не обучались. В квартирах по 15-ти комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет своё право.

― Пальцами блох ловить! Пальцами! Не понимаю: откуда вы их только берёте?
― Да что ж, развожу я их, что ли? Видно, блохи меня любят.

Но нету время рыдать, рыдать, когда
сменим мы стремя на сталь, на сталь труда.
На все вопросы один, один ответ
И никакого другого нет.

Шариков получает имя и документы

/* Как вы яхту назовете - так она и поплывет */

― Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
― Документ? Чёрт. А, может быть, это... как-нибудь...
― Это уж, извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во-первых, домком...
― Но при чём тут домком?
― Как это при чём? Встречают, спрашивают - когда же ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?

― Воображаю, что вы им наговорили. Ведь я запрещал вам шляться по лестницам!
― Довольно обидные ваши слова. Очень обидные. Что я, каторжный? Как это так - шляться!
― Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?

― Вы его напрасно прелестным ругаете. Он интересы защищает.
― Чьи интересы, позвольте осведомиться?
― Известно чьи. Трудового элемента.
― Вы что же, труженик?
― Да уж известно - не нэпман.

― Ну что же ему нужно в защиту ваших революционных интересов?
― Известно что - прописать меня.
― Они говорят, где это видано, чтоб человек проживал непрописанный в Москве. Это раз. А самое главное - учётная карточка. Я дезертиром быть не желаю. Опять же "союз", биржа...

― Но позвольте узнать, как же я вас пропишу? У вас же нет ни имени, ни фамилии.
― Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете и шабаш.
― И как же вам угодно именоваться?
― Полиграф Полиграфович.

― Ну ладно, не валяйте дурака, я с вами серьезно разговариваю.
― Что-то не пойму я. Мне по матушке нельзя, плевать нельзя. А от вас только и слышу: "Дурак, дурак". Видно только профессорам разрешается ругаться в РэСэФэСэРе, а?

― Извините. Мне ваше имя показалось странным. Где вы только откопали такое?
-Домком посоветовал. По календарю искали. Какие тебе, говорят? Я и выбрал.

― Зина, из смотровой календарь, пожалуйста.
― Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.
― Довольно удивительно, когда у вас в смотровой висит.
― Пожалуйста.
― Ну и где?
― Да вот. 4-го марта празднуется.
― Да, действительно... В печку его. Сейчас же.
― А фамилию, позвольте узнать?
― Фамилию? Я согласен наследственную принять.
― А именно?
― Шариков.

...Как говорит товарищ Троцкий в своих многочисленных трудах...
Построение социалистического общества
вполне обеспечено и с точки зрения международной.
В капиталистическом мире противоречия классовые и межгосударственные будут нарастать.
Запомни это навсегда.
Классовые бои между пролетариатом и буржуазией...

/* ДокУмент? Будет тебе докУмент. Профессор пишет бумагу, Швондер хамит */

― Ну и что там писать?
― Что же, дело несложное.
― Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так предъявитель сего, действительно, Шариков Полиграф Полиграфович.
Зародившийся, мол, в вашей квартире.
― Вот чёрт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто... ну, одним словом...
― Это ваше дело. Зародился или нет.
― В общем и целом вы ведь делали опыт, профессор. Вы и создали гражданина Шарикова.
― И очень просто.
― Я бы вас очень просил не вмешиваться в разговор. И вы напрасно говорите "и очень просто". Это очень не просто.
― Как же мне не вмешиваться?

― Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав.
― Это его право участвовать в обсуждении собственной участи.
― Ну хорошо.
― Предъявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путём операции на головном мозгу. Нуждается в документах.
Подпись: профессор Преображенский.

― Довольно странно, профессор, как это вы документы называете идиотскими.
Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца да ещё не взятого на воинский учёт милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?

/* На учет встану, а воевать не пойду никуда */

― Я воевать не пойду никуда.
― Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт надо взяться.
― На учёт возьмусь, а воевать - шиш с маслом. Я тяжко раненный при операции. Меня, вишь, как оттяпали.
― Вы анархист-индивидуалист?
― Мне белый билет полагается.
― Ну, хорошо, неважно пока.
― Факт в том, что мы бумагу профессора отправим в милицию, а вам выдадим документ.
― Скажите, нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен купить её.
― Извините, профессор, нет. И не предвидится.

/* Потоп в квартире Филипп Филиппыча */

― Клянусь вам, доктор, я измучился за эти 2 недели больше, чем за последние 14 лет.
― Стой, ворюга!
― Да пусти его.
― Удавлю, гад! Куда?

― Я сколько раз приказывал, чтобы котов не было. Где он?
― Да здесь он, окаянный чёрт, в ванной.
― Иван Арнольдович, успокойте пациентов, пожалуйста. Открыть сию минуту!

― Убью на месте!
― Здесь, здесь кот.
― Сию же минуту извольте выйти отсюда. Зачем вы заперлись? Какого чёрта? Я не слышу, закройте воду.

― Да закройте же воду.
― Закрой воду, дурак!
― Я не понимаю, что он сделал?
― Вот он.

/* Шариков закрылся в туалете */

― Вы с ума сошли? Почему вы не выходите?
― Защёлкнулся я.
― Ну откройте замок.
― Что вы, замков никогда не видели?

― Да не открывается, окаянный!
― Там пупочка такая есть.
― Там пупочка есть.
― Нажмите её книзу.

― Вниз надо.
― Вниз нажимайте, вниз.
― Ни пса не видно!
― Лампу зажгите! Он взбесился.
― Собака.
― Да котяра проклятый лампу раскокал а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу!

/* Странницы навещают квартиру профессора крайне невовремя */

― Господи Иисусе, прости нас, грешных.
― Что вам надо?
― Со Пскова я, странница. Пришла собачку говорящую посмотреть.
― Прошу вас.
― Она со Пскова...
― Прошу, прошу.

/* Профессор пока держится. Но уже из последних сил */

― Дарья Петровна, я ж просил вас.
― Но, Филипп Филиппович, ну они целый день ходят и ходят!
― Скорей, Фёдор!
― Сейчас лампу возьму.
― Фёдор, скорее!
― Иду, иду.

― Фёдор, ну что там?
― Филипп Филиппович, надо открывать.
― Пусть разойдётся, отсосём из кухни.
― Открывай!
― Господи.
― Еле заткнул. Напор большой.

― Где он?
― Там. Боится выходить.
― Бить будете, папаша?
― Идиот.
― Ты что это, леший, её по всей квартире гоняешь! Набирай вон в миску.
― Да что в миску, она в парадное вылезет.
― Ой, дурак. Дурак.

― Сегодня приёма не будет.
― У нас несчастье, труба лопнула.
― Нет, нет, сегодня никак не получится. Сегодня никак.
― Зина, Зина, отсюда вытирайте!
― Она сейчас на парадную потечёт. Ну что же вы?
― Уберу сейчас.
― Я кружками вычерпаю.
― Хорошо, ладно... Сегодня никак не получится. Нет, завтра, в другой день.

― Иван Арнольдович, идите в спальню, я вам туфли дам.
― Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки.
― О Господи.
― Оденьте калоши.
― Да всё равно уже ноги мокрые.
― Ах ты, Боже мой.

― До чего вредное животное.
― Это кого вы имеете в виду, позвольте вас спросить?
― Кота я имею в виду. Такая сволочь.
― Я не видел более наглого существа, чем вы. И когда вы кончите гоняться за котами? Дикарь.

― Какой я дикарь? Ничего я не дикарь. Его в квартире терпеть невозможно!
― Фарш слопал у Дарьи.
― Я его поучить хотел.
― Вас самого надо поучить! Вы хоть раз смотрели на свою физиономию в зеркало?
― Чуть глаза не лишил. Вот сука, а?

― Филипп Филиппович, я извиняюсь, уж прямо совестно.
Только за стекло в 7-й квартире...
Гражданин Шариков камнями швырялся.
― Что, в кота?
― То-то, что в хозяина. Кухарку ихнею Шариков, значит, обнял, тот гнать стал, ну, повздорили.
― Сколько я должен?
― Полтора.
― Ещё за такого мерзавца полтора целковых платить. Да он сам...
― Не сметь!
― Не волнуйтесь, Филипп Филиппович.
― Вы что, в кабаке, что ли? Прекратите эти выходки!
― Вот так, вот это так. Да по уху бы ещё!
― - Ну что ты, Фёдор.
― Помилуйте, Филипп Филиппович, вас жалко.

― Дух императора, скажи, долго ли продержатся у власти большевики?
― Тише, господа, это интересно.

Обед в квартире профессора Преображенского

/* Я водочки выпью... */

― Нет, нет, нет, нет, извольте заложить салфетку.
― Ну что, ей-богу.
― Я не позволю вам есть, пока вы не заложите салфетку.

― Зина, примите у Шарикова тарелку.
― Как это так - "примите"?
― И вилкой, пожалуйста.
― Благодарю вас, доктор. А то уж мне надоело делать замечания.

― Я водочки выпью.
― А не будет вам?
― Вам жалко?

― Вы, Шариков, чепуху говорите. И возмутительней всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, она не моя, а Филиппа Филипповича. Но это вредно, это - раз. А второе - вы и без водки ведёте себя неприлично. Не так надо наливать. Сначала предложите Филипп Филипповичу, затем мне, а уж в заключение себе.

― Вот всё у вас, как на параде. Салфетку - туда, галстук - сюда. Да "извините", да "пожалуйста-мерси". А так, чтобы по-настоящему. - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
― А как это "по-настоящему", позвольте осведомиться?
― Желаю, чтобы все.
― И вам того же.

― Стаж! Ничего уж тут не поделаешь - Клим Чугункин.
― Вы полагаете, Филипп Филиппович?
― Нечего и полагать. И так всё ясно.

― Я ещё водочки выпью.
― Ну-с, что мы с вами предпримем сегодня вечером?
― В цирк пойдём, лучше всего.
― Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
― В театр я не пойду.

― Икание за столом у других отбивает аппетит.
― А почему, собственно, вам не нравится театр?
― Да дурака валяние. Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна.

― Вы бы почитали что-нибудь, а то знаете ли...
― Уж и так читаю, читаю.

― Зина, убирай, детка, водку.

― Так что же вы читаете? Робинзона Крузо?
― Эту... как её, переписку Энгельса с этим... Как его дьявола? с Каутским.
― Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
― Да не согласен я.
― Что, с Энгельсом или с Каутским?
― С обоими.
― Это замечательно, клянусь Богом.

― Да, и что вы можете со своей стороны предложить?
― Да что тут предлагать? А то пишут, пишут... Конгресс, немцы какие-то. Голова пухнет! Взять всё, да и поделить.
― Так я и думал, именно это я и полагал.

― А вы и способ знаете?
― Да какой тут способ. Дело нехитрое. А то что ж: один в 7-ми комнатах расселился, штанов у него 40 пар, а другой по помойкам шляется, питание ищет.

― Насчёт 7-ми комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? Ну что ж, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким мы вчера отказали?
― 39-ти человекам.
― Так. 390 рублей. С вас, Шариков, 130. Потрудитесь внести.

― Хорошенькое дело! Это за что такое?
― За кран и за кота!
― Филипп Филиппович...

― За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали приём! Человек, как первобытный, бегает по всему дому и срывает краны!
― Кто убил кошку мадам Поласухер, кто?
― Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице.
― Да она меня по морде хлопнула! У меня не казённая морда!
― Потому что вы её за грудь ущипнули!

― Вы стоите...

― Вы стоите на самой низкой ступени развития. Вы - ещё только формирующееся слабое в умственном отношении существо. Все ваши поступки звериные.
И вы, в присутствии 2-х людей с университетским образованием позволяете себе давать советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить!
― А сами в то же время наглотались зубного порошку.
― Третьего дня.

― Зарубите себе на носу, что вы должны молчать и слушать, молчать и слушать, что вам говорят! Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества.

― Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
― У вас все негодяи. Ну что ж, ну Швондер дал, чтоб я развивался.
― Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского. Зина!
― Зина!
― Зина!
― Там, в приёмной... Она в приёмной?
― В приёмной. Зелёная, как купорос.
― Да. Зелёная книжка.
― Ну, сейчас палить. Она ж казённая, с библиотеки!

― Переписка, называется, Энгельса с этим... чёртом... В печку её!
― Я бы этого Швондера повесил, честное слово. На первом суку.
― Сидит эта изумительная дрянь в доме - как нарыв! Мало того, что он пишет бессмысленные пасквили в газетах, да ещё...

― Только посмотрите в программе - котов нету?
― И как такую сволочь в цирк допускают?
― Ну, мало ли кого туда допускают. Что там у них?
― Слоны и "Предел человеческой ловкости".
― Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
― Что же, я не понимаю, что ли? Кот - другое дело. Слоны - животные полезные.
― Ну и очень хорошо. Поезжайте и посмотрите на них.

― Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.

В цирке

/* Сеанс пролетарской магии без последующего разоблачения, зато с разрешения месткома */

Уважаемая публика!
Честь имею представить вам знаменитую прорицательницу мадемуазель Жанну из Парижа и Сицилии! Мадемуазель угадывает прошлое, настоящее и будущее! А равно и семейные тайны.
Сделай загадочное лицо, дура.
Мадемуазель Жанна!

Однако не следует думать, что здесь какое-то колдовство или чудо.
Ничего подобного! Ибо чудес не бывает. Как это доказал наш профессор Преображенский.
Всё построено на силах природы с разрешения месткома и культпросветкомиссии.
И представляет собой виталлопатию!
На основе учения индийских йогов, угнетаемых английским империализмом.
Прошу вопросы, товарищи.

― Какое самое главное событие в моей жизни?
― Впереди.
― Самое главное событие в вашей жизни у вас впереди.

/* I have a cunning plan... Профессор ищет решение */

― Ей-богу, решусь.
― Чёрт.

Суровые годы уходят
Борьбы за свободу страны.
За ними другие приходят
Они будут тоже трудны.

― Нахал.
― Борменталь! Борменталь!
― Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте.
― Ну и меня называй по имени и отчеству.
― Нет. По такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если угодно, я и доктор Борменталь будем называть вас господин Шариков.
― Я не господин. Господа все в Париже.
― О, Швондера работа.

― Хорошо, я сегодня же помещаю в газетах объявление и, поверьте, я найду вам комнату.
― Ну да, такой дурак я, чтобы съехал отсюда.
― Как?!
― Ну, знаете, вы не нахальничайте, месье Шариков.
― Вот, член жилищного товарищества, и мне определённо полагается жилплощадь у ответственного съёмщика Преображенского в 16 квадратных аршин. Благоволите.

― Нет, я этого Швондера в конце концов застрелю.
― Филипп Филиппович...

― Какая тут к чёрту осторожность.
― Имейте в виду, если вы ещё раз позволите себе эту подобную наглую выходку я лишу вас обеда и вообще питания в моём доме. 16 аршин - это прелестно, но ведь я не обязан вас кормить по этой лягушачьей бумаге!
― Я без пропитания оставаться не могу. Где же я буду харчеваться?
― Так вот и ведите себя прилично.

/* Шариков нашел друзей. И привел в квартиру */

― Эх, говори, Москва, разговаривай, Рассея!
― Давай, давай, ребята.
― Что случилось?
― А, етит твою мать, профессор!
― Иди сюда, выпей с нами.

― Кто они такие?
― Они? Они хорошие. Они будут у меня ночевать.
― Иван Арнольдович, позвоните в 45-е отделение милиции. Будьте добры.
― Вон отсюда.
― Борменталя самого надо сдать в 45-е отделение милиции.
― Он у тебя без прописки живёт.

― Кто украл 2 червонца?
― Я не брал.
― А кто же? Кто, кроме вас?
― Я не один в доме живу.
― Может, Зинка взяла?
― Я?!
― Не беспокойся, Зинуша.
― В ванную его.

/* Я московский студент, а не Шариков */

― Филипп Филиппович, я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня на кафедре. Поверьте мне, для меня вы гораздо больше, чем профессор, учитель.
― Спасибо вам. Голубчик, я иногда ору на вас на операциях... Вы уж простите мне мою старческую вспыльчивость. В сущности, ведь я так одинок.
От Севильи до Гренады...
― Филипп Филиппович, я, конечно, не могу давать вам советы, но... Посмотрите на себя, вы совсем замучились, ведь так нельзя же больше работать.
― Абсолютно невозможно.

― Ну вот. По моему глубокому убеждению, другого выхода нет, как покончить с ним.
― Нет, нет, нет, и не соблазняйте, и не говорите, и слушать не буду! Вы же понимаете, что получится, если нас накроют?
― Нам с вами, принимая во внимание происхождение отъехать в Париж не придётся, несмотря на нашу первую судимость. У вас же нет подходящего происхождения?
― Какой там чёрт! Отец был судебным следователем в Вильно.
― Ну вот, это же дурная наследственность. Пакостнее и придумать себе ничего нельзя.
Впрочем, виноват, у меня ещё хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мать...

От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей...
Чёрт знает что такое.

― Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения. И из-за какого-то, извините за выражение, сукина сына. Да разве они смогут вас тронуты, помилуйте!
― Тем более не пойду на это.
― Да почему?
― Но вы-то не величина мирового значения.
― Ну где уж.
― Ну так вот. А бросить коллегу в случае катастрофы а самому выехать на мировом значении, это извините. Я московский студент, а не Шариков.

― Значит, теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека?
― Иван Арнольдович, скажите, я понимаю что-нибудь в анатомии и физиологии?
― Филипп Филиппович, ну что вы спрашиваете.
― Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь, сделать из него человека никому не удастся.
И не спрашивайте. Я 5 лет выковыривал придатки из мозгов. Вы знаете, какую колоссальную работу проделал. Уму непостижимо! И спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы становятся дыбом?
― Исключительное что-то.
― Совершенно с вами согласен.

― Вот, доктор, что происходит, когда исследователь вместо того, чтобы
идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приоткрывает завесу.
Вот тогда нате вам Шарикова, ешьте его с кашей!
― Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
― А на какого дьявола, спрашивается? Объясните мне, пожалуйста.
Зачем нужно искусственно фабриковать человека, когда любая баба может его родить когда угодно.
― Филипп Филиппович...
― Нет, не спорьте, пожалуйста, не возражайте, Иван Арнольдович.
Теоретически это интересно. Физиологи будут в восторге. Москва беснуется.
Ну а практически что? Кто теперь перед нами, кто?
― Исключительный прохвост.

― Но кто он? Клим. Клим Чугункин. 2 судимости, алкоголизм, "всё поделить", хам и свинья. Да. Я заботился совсем о другом. Об евгенике, об улучшении человеческой природы. А что получил? Неужели вы думаете, что я из-за денег занимаюсь этим омоложением? Я ж всё-таки учёный.

― Вы великий учёный, вот что.
― Да, вот, доктор, передо мной тупая безнадежность.
― Тогда вот что, дорогой учитель. Наплевать, что папа - судебный следователь.

― Нет, нет, ни в коем случае. Я не позволю вам этого. Мне 60, и я имею право вам советовать. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.

― Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его ещё обработает этот Швондер, что же из него получится? Боже, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из нашего Шарикова.

― Ага, теперь поняли? А я это понял через 10 дней после операции.

Так вот, этот Швондер и есть самый главный дурак! Он сейчас всячески старается натравить его на меня, не понимая, однако, что если кто- нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера, от него останутся только рожки да ножки.

― Ещё бы, одни коты чего стоят. Человек с собачьим сердцем.
― Нет, нет, нет, не клевещите на пса. Коты - это временно, уверяю вас. Ужас заключается в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе.

/* Шариков заходит все дальше. Близится финал... */

― Я убью его.
― Помогите!
― Что там такое?
― Мама! Помогите!
― Что ж ты делаешь, паразит?
― Дарья, пусти меня.
― Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визитёра Телеграфа Телеграфовича!
― Ну я-то замужем была, мне всё равно. А Зина - невинная девушка, хорошо, что я проснулась!
― Дарья Петровна, извините, пожалуйста.
― Дарья, дело молодое.
― Что вы, доктор, я запрещаю!
― Доктор!
― Вы не имеете права биться.
― Ничего. Ладно, ладно. Подождём до утра.
― Борменталь, пусти! Куда? Я сам пойду.
― Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится!
― Филиппыч, ну скажи ему.

/* Швондер тоже попал. И то ли еще будет */

― Учти, Егоровна, если будешь жечь паркет в печке, всех выселю. Всё.

― Слушаю вас.
― Простите, вы не знаете, где сейчас находится гражданин Шариков?
― А что, его нет дома?
― Исчез. Почему я, осёл, не запер дверь на ключ?

― Ищите его сами. Что я ему, сторож? Тем более, что Шариков ваш - прохвост. Вчера он взял в домкоме 7 рублей на покупку учебников. Собака!

― Воображаю, что будет твориться на улице. Воображаю.
― А он у меня ещё 3 рябиновых водки украл и 3-50 занял.
― Так вам и надо. Ведь знали ж, кто он такой.
― Знали, знали. Не надо было собак приводить в дом с улицы.
― Надо срочно в милицию заявить.

Новый человек нашел себя и свое место

― Я, Филипп Филиппович, на должность поступил.

― Бумагу дайте.
― "Предъявитель сего товарищ Шариков Полиграф Полиграфович действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и прочих) в отделе МКХ".

― Кто же вас устроил? А впрочем, я догадываюсь.
― Ну да, Швондер.

― Позвольте вас спросить: почему от вас так отвратительно пахнет?
― Ну что ж, пахнет. Известно, по специальности.
  Вчера котов душили, душили, Душили, душили, душили, душили...

― Караул!
― Иван Арнольдович. Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, не беспокойтесь.

― Зина, Дарья Петровна! Ну, повторяйте: "Извините, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида... Как ваше отчество?
― Прокофьевна.
― ...Прокофьевна, за мою выходку ночью в состоянии опьянения".

― "Никогда этого не будет".
― Не будет!
― Да отпустите вы его, вы его задушите.
― Отпустите его, Иван Арнольдович.

/* Боменталь выходит уже из себя */

― Теперь имейте в виду следующее.
― Вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филипповича.
― Да?
― А куда же мне ещё?

― Отлично. Чтобы быть тише воды, ниже травы. В противной случае за каждую безобразную выходку будете иметь дело со мной. Понятно?
― Понятно.
― Послушайте, что же вы делаете с этими убитыми котами?
― На польты пойдут. Из них белок делать будут на рабочий кредит.

Шариков привел себе невесту

/* Раненый в боях, ага */

― Заходи. Ну, смелее. Ну чего ты стоишь, заходи смелее. Раздевайся.
― Позвольте узнать?
― Я с ней расписываюсь. Это наша машинистка. Жить со мной будет. Борменталя надо выселить из приёмной, у него своя квартира есть.
― Прошу вас на минуточку ко мне в кабинет.
― И я пойду.
― Извините. Профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем здесь.
― Я не хочу!
― Нет, простите.

― Он говорил, что ранен в боях.
― Лжёт.
― Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным, только из-за служебного положения. Детка, это же безобразие.
― В столовке солонина каждый день. Угрожал, говорил, что красный командир.
Говорил, будешь жить со мной в роскошной квартире. Каждый день ананасы. Психика у меня, говорит, добрая. Я только котов ненавижу. Кольцо взял на память. Я отравлюсь!
― Но, но, но. Надо перетерпеть. Вы ещё так молоды.

― Шариков Отчего это у вас шрам на лбу, потрудитесь объяснить этой даме.
― Я на колчаковских фронтах ранен.
― Перестаньте.
― Погодите. Колечко позвольте.
― Ну ладно, попомнишь ты у меня. Я тебе завтра устрою сокращение штатов!
― Не бойтесь его! Я ему не позволю ничего сделать!
― Как её фамилия? Фамилия?
― Васнецова.
― Ежедневно сам буду справляться в очистке, не сократили ли гражданку Васнецову!
И если только узнаю, что сократили, я вас собственными руками пристрелю!
― У самих револьверы найдутся.
― Берегитесь!

/* Заведующий отделом подочистки */

― Не глуши мотор. Смотри направо, ты - налево. Пошли. Ты - здесь, ты - здесь. Смотрите внимательно. Держите! Давай, бери. Держи.
― Как ты знаешь, Полиграфыч, где они прячутся?
― Я их сердцем чую. Садись. Давай поехали. Смотри не упусти.

Донос на Филипп Филиппыча сами знаете от кого

/* Стучать надо громче! */

― У вас боли, голубчик, возобновились?
― Нет, профессор, я вам очень признателен. Я к вам по другому делу, Филипп Филиппович.

― "...А также угрожал убить председателя домкома товарища Швондера".
"Из чего видно, что хранит огнестрельное оружие и произносит контрреволюционные речи. И даже Энгельса приказал своей социал-прислужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке"."Как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно, не прописанный, проживает в его квартире".
"Подпись заведующего подотделом очистки Шарикова - удостоверяю". "Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин".

― Хорошо, что мне непосредственно доложили.
― Вы позволите оставить это мне у себя? Или, может, вы, виноват, хотите, чтобы... дать законный ход делу?
― Извините, профессор, вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я...
― Извините, голубчик, извините. Я не хотел вас обидеть, не сердитесь. Он меня так задёргал.

/* Филипп Филиппыч наконец-то решился. Давно пора! */

― Завтра утром подашь.
― Здравия желаю, Полиграф Полиграфович.
― Обед в столовую подашь.

― Шариков, зайдите в кабинет.
― Ну?
― Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, всё, что вам нужно - и вон из квартиры.
― Как это так!?
― Вон из квартиры - сегодня.

― Да что такое в самом деле! Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на 16-ти аршинах здесь сижу и буду сидеть!
― Убирайтесь из квартиры.
― Во! Не лезь, Борменталь.
― Доктор Борменталь! Доктор Борменталь! Доктор, что вы? Доктор Борменталь! Доктор Борменталь!

Волшебная сила врачебного искусства

― Ключ от парадной. Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры.
Это не от недоверия к вам, просто кто-нибудь придёт, а вы не выдержите и откроете. Нам нельзя мешать, мы заняты.
― Это не от недоверия к нам. Они заняты, им мешать не надо.

/* И дверь операционной закрылась за Шариковым. Навсегда */
/* А хрен его знает, где твой начальник очистки */

― Где начальник очистки?
― А ты кто такой?
― Я председатель домкома Швондер.
― А хрен его знает, где твой начальник очистки. Сами его третий день ждём.
― Так.

Атавизм

/* Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть */

― Кто там?
― Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть.
― Где комната профессора?
― Что вам угодно, господа?
― У нас есть ордер на обыск и арест, в зависимости от результатов.

― А по какому обвинению, позвольте вас спросить, и кого?
― По обвинению профессора Преображенского, Борметаля, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа Полиграфовича Шарикова.

/* Но позвольте, как же он служил в очистке? */

― Ничего не понимаю. Какого Шарикова? Моего пса, которого я оперировал?
― Не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чём дело.
― А, то есть он говорил? Но это ещё не значит быть человеком.
― Впрочем, это неважно. Шарик и сейчас существует. И его решительно никто не убивал.
― Тогда вам придётся его предъявить. - 10-й день как пропал, а данные, извините, очень нехорошие.
― Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю.
― Но позвольте, как же он служил в очистке?
― Я его туда не назначал. Ему господин Швондер дал рекомендацию. Если я не ошибаюсь.

/* Он самый. Только, сволочь, опять обром. */

― Это он?
― Он самый. Только, сволочь, опять оброс.
― Он же говорил!
― Он и сейчас ещё говорит, но только всё меньше и меньше. Так что пользуйтесь случаем.
Наука ещё не знает способов обращать зверей в людей. Вот видите, я попробовал, он заговорил и начал обращаться в первобытное состояние.

― Атавизм.
― Атавизм? А...
― Неприличными словами не выражаться!
― Валерьянки ему. Это обморок.

― Вы видели, он натравил собаку.
― А Швондера я собственноручно спущу с лестницы, если он ещё раз появится в квартире профессора Преображенского.
― Прошу эти слова занести в протокол. Слышали, слышали? Прошу эти слова занести в протокол.

/* Ну и песня, на дорожку */

Эх, ты наша доля: мы вернулись с поля,
А вокруг гуляет недобитый класс.
Эх, скажи-ка, дядя, для народа ради
Никакая контра не уйдёт от нас.

Чу-чу-чу, стучат, стучат копыта
Чу-чу-чу, ударил пулемёт.
Белая гвардия наголову разбита
А Красную армию никто не разобьёт!
Белая гвардия наголову разбита...

От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей,
Раздаются серенады,
Раздаётся звон мечей.
Много крови, много песен...

/* Как уже было замечено, хороший пес, ласковый. Хотя и хитрый... */

― Так свезло мне, так свезло - просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире.
Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза.
Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке.

Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт.
Нам на это нечего смотреть.

/* Хеппи Энд */